«СКОРЫЙ ПОМОЩНИЧЕ»
Георгий Юдин
(повесть о прп. Сергие Радонежском)

ЛЕТО 6812 ОТ СОТВОРЕНИЯ МИРА, 1304 ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

«Уже более полувека минуло, как за грехи смирил нас Господь перед окаянными степняками, но до сей поры нет никого, кто бы защитил поруганную Русь. Где ни появится хотя бы один татарин, то многие наши не смеют ему противиться. А если их двое или трое, то многие русские, бросая жен и детей, в бег обращаются».
По раскисшей, весенней дороге, с трудом выдирая из чавкающей глины уставшие ноги, брели две заляпанные грязью лошади. Всадники, боярин Кирилл и надежный слуга его Никита, возвращались из Золотой Орды, слава Богу, живыми и здоровыми.
Не впервой сопровождали они туда ростовского князя Константина, у которого Кирилл был на службе. Как всегда, возили дань хану: серебро, пушнину, рыбу, мед. Двадцать саней добра привезли, однако хан лютовал, и кричал гневно: "Вы, собаки ростовские, — всегда с данью опаздываете! Ждал вас осенью, вы же зимой явились, когда мы с голоду пухнем!" А у самого рожа жиром заплыла, глаз не видать. "Смотри, князь Константин, гордый Ростов твой одним пальцем в землю вдавлю!"
Унижаясь и дары щедрые на коленях поднося, кое-как умолили ненасытного хана не серчать, у самих, мол, голодный мор.
Заржали лошади, влажными ноздрями родной воздух почуяли, увидели впереди село свое Варницы. Здесь, в трех верстах от Ростова, на берегу речки Ишни, что вливается в светлое озеро Неро, жил в своей усадьбе честной боярин Кирилл с женой Марией. Как говорили, носили они в двух телах единую душу.
Стиснул Кирилл в крепких объятиях жену свою.
— Ой, медведушко, побереги дитятко свое! Ведь на сносях я, — зарделась Мария. — Дождалась я таки тебя, свет мой светлый, муж мой ненаглядный! Будто тихий ангел нынче шепнул мне, что ты едешь. Пойдем же скорее в горницу, поведаю я тебе, какое чудо Господь нам явил.
Тревожно поспешил князь в дом и там, помолившись в молельной комнате и поблагодарив Господа за счастливое возвращение, Мария, держа мужа за руку, плача зашептала:
— В прошлое воскресенье пошла я в церковь и стала в притворе вместе с другими женами. И вот перед чтением Святого Евангелия, когда люди стояли молча, вдруг младенец во мне вскрикнул.
Кирилл вскочил и в страхе перекрестился.
— Вот так и люди в церкви, как ты, стали оглядываться, — всхлипнула Мария. — Когда начали Херувимскую песнь петь, младенец во второй раз во мне вскрикнул. Да так громко, что по всей церкви слышно было. Я стояла ни жива, ни мертва, а женщины, бывшие рядом, стали переговариваться и спрашивать друг друга, что бы это значило? И только батюшка возгласил "Вонмем, Святая святым? — младенец в третий раз вскрикнул, громче прежнего.
Я стала плакать в великом смятении, а женщины окружили меня, говорят: "Не твой ли это ребенок спеленутый за пазухой у тебя кричал?"
Я же из-за слез и волнения отвечала: "Нет у меня ребенка. Спросите еще у кого." Они же допытывались настойчиво, так что я принуждена была сказать, что младенец кричавший — мой, только не в пеленках он, но ношу его во чреве своем.
— Как же может кричать ребенок, когда он еще не родился? — поразился потрясенный Кирилл.
— И те женщины так же меня спрашивали, я же, объятая великим страхом, не знала, что им ответить. Так и разошлись все, крестясь и перешептываясь. Что это, Кириллушка, чудо ли, беда ли?
— Что бы ни было, жена моя любимая, примем с покорностью. Ведь на все воля Божья.
После церкви отец Михаил, прочитавший много книг святых, сказал им: "Не скорбите о младенце, но напротив, радуйтесь и веселитесь, ибо ребенок ваш Богом избран.
И то, что младенец ваш трижды прокричал, указывает, что будет он учеником Пресвятой Троицы и многих приведет к познанию Бога. А потому именно в церкви, при людях, это слышавших, возвестил он о себе, а не в тайном месте".

Надо ли говорить, как возликовала сердцем Мария, как с того дня до самых родов бережно носила, своего чудесного младенца, будто сокровище!

...Не сразу раззвенелась Русь колокольным звоном. Дороги и диковинны были колокола для малых городов и сельских церквей, а потому отец Михаил созывал народ, ударяя в сухой дубовый брус.
Потянулись прихожане на утреннюю службу. Она сегодня особенная. Нынче, 3 мая празднуется память одного из первых русских святых, основателя Киево-Печерского монастыря Феодосия. Двести сорок лет минуло, как преставился этот знаменитый старец.
В этот же светлый день Мария родила сына.
— Господи! — шептала счастливая мать — не новое ли это знамение Твое? Не продолжит ли мой сын дело Феодосия?
На сороковой день понесли родители сына в церковь крестить, а старший их, трехлетний Стефан тоже топает, няньку Наталью за руку держит.
— Вот сейчас братика твоего в церкви одарят, — улыбается Наталья.
— А меня?
— Да тебя одарили уже.
— Чем это?
— Крестом да именем!
А этого младенца одарили именем Варфоломей, потому как в этот день 11 июня, праздновали в церкви память святого Варфоломея, одного из двенадцати учеников Христа.
Через некоторое время стали замечать за ребенком нечто странное и невиданное. Каждую среду и пятницу младенец не брал материнскую грудь и не пил коровьего молока. Так и оставался без еды в тот день. Мария с другими кормящими матерями осматривали его со всех сторон, пытаясь найти причину болезни. Но мальчик не плакал, не печалился, был лицом, сердцем и глазами весел, всячески радовался и ручками играл.
Тогда поняли все, что не ест он не от болезни, а постится , как все православные, по средам и пятницам.

— Ага! Вот он где! В бузине схоронился! Сказывай, наконец, Варфоломей, идешь с нами в лес, или нет? Ну, чего на цветочки уставился? — грозно подступил к брату Стефан.

— Нет, не пойду. И вы не ходите. Грех это — птенцов наземь скидывать, — тихо сказал худенький босоногий Варфоломей. — А Наталья еще говорила: кто синиц разоряет, тому счастья не бывает.
— Слышь, Стефан, а он у вас это, видать, блаженный, — деловито ковыряя в конопатом носу, сказал рыжий Микитка. — Я вчерась в него это, коровьей лепехой запустил, а он ниче не говорит. Я еще запустил, а он, это, бух передо мной на колени, ручки сложил: "Прости меня, Микитушка, — говорит, — видно, я тебя чем обидел".
— Тебя кто такому выучил?! — потемнев глаза ми, крикнул Стефан.
— Христос...
Низко-низко, чуть крыльями травы касаясь, пронеслись над лугом ласточки. Прохладой повеяло. Дождь скоро...
Вымолил-таки отец Михаил у Бога влаги небесной. Пошел, пошел живительный, полезный для сохнущего хлеба дождь. Лужи пузырями пучатся — знатный дождь будет, на всю ночь. Попряталась деревня по избам, и боярские люди тоже не на улице.
Хоть и не ночь еще, а темно в большом доме боярина Кирилла. Узкие оконца только в городских домах помаленьку приживались. Здесь же, в глухих и холодных местах, пока без них обходились.
Потрескивает в углу длинная белая лучина, вкусный лесной дымок к потолку вьется. Тихо задумавшись, сидит на лавке Варфоломей. Свет от лучины позолотил его волосы. Матери кажется, что они искрятся и светятся. Глядит она печально, как Богородица с иконы, на нежное, не мальчишеское лицо сына, на кроткие глаза, будто всю его трудную будущую жизнь видит.
— Варфушка, сыночек, поел бы, а то не от голода ли учение тебе не дается. С весны уж к дьякону ходишь, а ни одного слова прочесть не можешь. Петруша уж читать сподобился, а ведь младше тебя. О Стефане и не говорю уж.
— Матушка! Да ведь и я более всего на свете хочу грамоте выучиться. Только как ни бьюсь, ничего не выходит!
Мария, коря себя, что больно задела сына, прижала его к себе и, целуя в заплаканные глаза, принялась успокаивать.
— Ну что ты, что ты, радость моя, потерпи! Верю, сойдет и на тебя благодать Божья. И ты верь и надейся. А покуда давай я тебе почитаю...

Степенно выходят со дворов поутру коровы, мычат, задрав морды.
Обгоняя стадо, бегут, толкаясь, в приходскую школу братья Варфоломея Стефан с Петькой. А за коровами понуро, будто его на аркане в татарский плен тащат, бредет Варфоломей.
"Господи! — шепчет, — дай же, Господи, понять эту грамоту! Научи Ты меня, Господи, просвети и вразуми!"
Но и сегодня бедный Варфоломей не смог прочесть ни одного слова. Незлобивый дьяк Протасий больно высек его при всех плетью, приговаривая: "Бью не ради мучения, а ради учения". А ребята хохотали, и Стефан тоже. Только Петруша отвернулся и не смотрел.
Долго и горячо плакал несчастный мальчик в высокой траве за домом, пока не услыхал, как отец кричит: «Ярик, Ярик! Воря, Воря! Да куда же вы делись?»
— Никак жеребята сбегли? — вскочил Варфоломей.
— Батюшка! Позволь я их у речки поищу, они туда завсегда утекают.
— Ну, беги. Да только сам не заплутай!
Ах, как радостно, по-жеребячьи подпрыгивая, бежать от всех обидчиков, от страхов! Не слышать ничего о жестоких татарах, о злобе и ненависти людей друг к другу. И спрятаться здесь, за селом, где тишина, простор и чистота. Особенно весной, когда Ишня разливается и затопляет прозрачной водой все луга. Или сидеть возле таинственных подземных ключей и думать, думать среди влажной травы и пахнущих медом цветов. Недаром эти сластены Ярик с Ворей сюда убегают. И где их искать?.. А это кто?
Под одиноким старым дубом молился удивительный ликом старец-черноризец. Почтительно поклонился ему мальчик и встал в сторонке. Старец же, окончив долгую молитву, взглянул на него и спросил: "Что ищешь и чего хочешь, чадо?"
— Душа моя, отче, более всего желает знать грамоту, — забыв про жеребят, простодушно ответил Варфоломей, — но сколько ни стараюсь, не могу одолеть ее! Помолись за меня, отче, Богу, чтобы открыл Он мне учение книжное.
Старец поднял руки и очи к небу, помолился прилежно и, сказав "Аминь", достал из-за пазухи небольшой ковчежец . А из него, как некое сокровище, тремя пальцами вынул просфору.
— Возьми это и съешь, и будет тебе благодать Божья. Хоть и малым тебе кажется это, но великая сладость от него. А о грамоте не скорби. Да будет известно тебе, что с сего дня дарует тебе Господь знание грамоты больше, чем у братьев твоих и сверстников твоих. А теперь прощай!
Но мальчик упал перед ним на колени.
— Прошу тебя, отче святый, погостить в доме родителей моих! Они очень любят странников, таких, как ты, отче.
С улыбкой пошел старец за Варфоломеем и благословил у крыльца встретивших его Кирилла и Марию. Потом повел мальчика в молельную комнату, где, помолившись, велел ему взять книгу и читать псалом. Напрасно отнекивался смущенный отрок, стыдясь опозориться, но Старец сказал твердо: "Произноси слово Божье без сомненья".
И случилось чудо. Варфоломей, удивляя себя, родителей и братьев, стройно и хорошо начал читать, будто читал эту книгу много раз!
Уходя, у самых ворот старец обернулся и сказал провожающим его загадочные слова: "Сын ваш будет некогда обителью Пресвятой Троицы и многих поведет за собой к пониманию Божественных заповедей."
И вдруг исчез, растаяв в воздухе.
Не ангел ли это слетал к ним?

ЛЕТО 6836 (ГОД 1328)

Хан призвал к себе нового князя московского Ивана Калиту и обещал сделать Великим Князем. Дал ему 50 000 воинов и велел идти на Русь, чтобы казнить россиян россиянами.
По глубоким снегам князь московский привел страшную эту погибель сначала на Тверь, а потом на Кашин и Торжок. Города пограбили, жителей истребили огнем и мечем, иных же в плен увели.
Потом принялся князъ Иван притеснять и силой присоединять к себе другие княжества, чем положил начало возвеличению небольшого города Москвы.
Увы, увы!
Плохо пришлось Ростову, а особо плохо князьям и их слугам, так как отнята была у них власть, княжество и имущество, а честь и слава и все прочее отошло Москве.
И был страх великий не только в Ростове, но и во всех пределах его.

— Кого еще нелегкая несет? — тревожно вглядываясь из-под руки в скачущего от Ростова конника, думал боярин Кирилл.
А конник, подняв клубы пыли, осадил коня у са­мого крыльца и, шапки не сняв, крикнул надменно:
— Велено тебе, боярин, немедля, сей же день, со двора с людишками своими съехать. А дом с конюшней не жечь, иначе будет тебе злая обида, как ростовскому градоначальнику боярину Аверкию, что висит ныне, подвешенный за ноги, вниз башкой своей старой.
— Ах вы звери лютые, москали проклятые, — прохрипел Кирилл.
— А ехать тебе, — издевался далее посол, — в село Радонеж, чтоб вас там, семя непокорное, волки в лесу задрали! — И загоготал дурень так громко, что чуть с лошади не свалился.
— Ну что ж, спасибо князю за милость. И тебе, верному слуге его, — пряча побелевшие кулаки за спину, молвил Кирилл.  — Была бы голова, а вши найдутся, так ли, пес?
Умчался недобрый вестник, напоследок по-хозяйски оглядев боярскую усадьбу. Завыли, запричитали бабы, кляня злую судьбу. В ярости крушил топором только что сложенную хоромину для молодой жены Стефан.
А в маленькой молельне, глядя на молчаливого Спаса в углу, шептал дрожащими губами Варфоломей: "Господи! Молю тебя с надеждою, научи меня, Господи, терпению и смирению, научи благословлять гонителей моих, не воздавать злом за зло, не мстить за себя. Не позволь мне, Господи, побеждать злом, но побеждать добром!"

...Вместо привольных варницких просторов темный дремучий лес стеной окружил сельцо Радонеж. Затерялось оно, Богом забытое, среди диких лесных чащоб и волчьих оврагов, по дну которых петляли мутные мелкие речки. Добром никто сюда не поедет, только сосланные.
Тяжким трудом обживались такие места по всей Руси. И обедневший боярин Кирилл, поселившись здесь с сыновьями, не перстнями руки свои украшал, а мозолями.
Повзрослели, возмужали сыновья Кирилла. Варфоломей стал здесь юношей сильным, крепким и незлобивости не утратил. Никогда не впадал в ярость и не препирался, улыбался очень редко, а уж смеющимся никто не видел его.
Каждую ночь молился при свече: "Господи! Избави меня, Господи, от всякой нечистоты, от всякой скверны душевной и телесной. К Тебе Единому пусть стремится сердце мое. Да не усладят меня все сладости мира, да не прельстят меня все красоты житейские. Не попусти мне когда-нибудь возрадоваться радости мира сего, но исполни меня, Господи, радостью духовною..."

Черное, нежданное горе, распахнув двери, ввалилось в дом к Стефану и выдуло из него счастье. Тихо, как и жила, умерла его молодая жена Анна. Два маленьких сына, Иван и Климент, жались к бабушке, страшась отца, впавшего в страшное отчаяние. И как ни утешали Стефана, как ни жалели, души его не успокоили. Затворился он в Покровский монастырь, отгородился в его крепких стенах от своей беды, а бедных детей взял к себе брат Петр с женой Екатериной. Не это ли заставило Варфоломея вновь просить родителей отпустить его в монастырь?
— Подожди немного, — печально молвил седой боярин, — потерпи для нас. Мы стары, бедны, больны сейчас, и некому ухаживать за нами. Радуемся мы, что ты печешься, как угодить Богу. Только послужи нам немного, пока Бог не возьмет нас отсюда. А как проводишь нас, так и свое заветное желание исполнишь.
Мог ли ослушаться Варфоломей? Всего себя посвятил он постаревшим от несправедливых притеснений родителям. Но через некоторое время удалились они сами в тот же Хотьков монастырь, в трех верстах от Радонежа, куда до этого затворился Стефан.

ЛЕТО 6847 (ГОД 1339)

За 100 лет перевалило, как накинули дикие степняки тугой аркан на горло матушки России. И затягивают его все туже и туже, до хрипа, и жгут ее дотла. И улетают в поднебесье дымом города ее. И тащат, и грабят жадно, а она все терпит...
Когда же очнешься, матушка? Кто аркан с тебя скинет? Как помочь тебе, родимая? Что может слабый человек, если сильный ныне от страха вздрагивает?..
Именно в это кровавое, жестокое время появилось на Руси много старцев-отшельников. Все тверже становился Варфоломей в своем решении уйти в пустынь и жить уединенно и праведно. Умеющий держать меч скажет: "Да ведь это бегство от людей!" — а человек верующий поймет, что уход в пустынь — это подвиг во имя людей, пример всем, каким может стать человек.
И чем больше будет праведников, тем больше надежды, что пощадит Господь Россию. Ведь сказал Он Аврааму, который со страхом молил Его не истреблять погрязший в грехах древний Содом: "Если найду в городе девять праведников, не истреблю сие место ради них."
Десять лет, униженный московским князем, прожил боярин Кирилл в глухом Радонеже. Но ни разу ни один из сыновей не попрекнул его, что не идет на поклон к своему гонителю, не просит его о милости. Знали — честью своей не поступится.
И вот теперь хоронят они отца у стен монастыря в холодную сентябрьскую землю, а вскоре и матушку рядом с ним положили. Имели они о двух телах единую душу, потому и поспешила Мария за своим милым...
До сорокового дня, пока души почивших не покинули землю, неотлучно молился за них в монастыре Варфоломей. Каждый день, по обычаю, кормил нищих и раздавал бедным остатки небогатого имущества родителей. А потом, помня слова Иисуса: "Если хочешь быть совершенным, поди, продай имение твое и раздай нищим и будешь иметь сокровища на небесах, и приходи, и следуй за Мной", — вернулся в Радонеж и с радостью отдал большой, опустевший дом со всем скарбом младшему брату Петру.
— Да как же ты без ничего-то, в нищете жить будешь? — растерялся Петр.
— Да ведь это счастье истинное, брат! Ничего ведь не отберешь у нищего, а значит, не унизишь, не оскорбишь его. Богатство же делает человека рабом. Алчно требует оно ежечасно сохранять и умножать его, не жалея для этого слез и чужой крови. А бедный — как птица, истинно свободен, ведь никакая земная сила не властна над ним, один Христос.
— Ну, и куда же ты теперь, Варфушка? — окруженная малыми детьми, запричитала Екатерина.
— Хочу Стефана уговорить с собой в пустынь идти.
Расцеловались, поклонились друг другу земными поклонами. И ушел Варфоломей от суетной, мирской жизни, унося с собой память о родных, Святое Евангелие и две родительские иконы, Богоматери Одигитрии и Николая Угодника. Было ему тогда 25 лет.

Не сразу согласился Стефан уйти из строгого, но людного монастыря в суровую, одинокую пустынь. И здесь-то он пребывал не от великой любви к Богу, а врачуя разбитое горем сердце. Подвиг отшельника был выше его меры. Однако не мог он отказать неопытному в иночестве брату и, не дождавшись теплой весны, прямо сейчас, в холодный октябрь, вышли.
Раздирая одежды, десятки верст исходили братья по буреломным лесам, по волчьим оврагам и солнечным взгоркам. Но не находили места пустынного, которое бы им понравилось. Как некогда вела волхвов за собой яркая звезда, что плыла перед ними по небу и остановилась над местом, где родился маленький Христос, так и их привел ангел , наконец, на большой холм в виде маковки. С трех сторон Маковец лесные дебри окружали, внизу речка Кончура текла. Был он так далек от людей, как и мечталось Варфоломею. Самое же главное, чувствовал он, Господь прямо в сердце сказал ему: "Здесь это место!"
Как потом оказалось, и впрямь место это было чудесное. Видели над ним в старину чудный огонь. Ликовала и пела душа юного инока, горела жаждой подвига, а в такие минуты все кажется возможным, всякий труд легким, всякое лишение ничтожным. Вот она, желанная пустынь! Все мирское далеко позади.
Радостно, с облегчением вздохнули братья и, горячо помолившись, принялись в два топора рубить высокие сосны, стиснув зубы таскать на себе тяжелые смоляные бревна и складывать маленький, приземистый сруб. Пока же, чтобы было где холодной ночью голову преклонить, собрали наскоро из обрубленных, колючих ветвей хижину.
До снега успели войти в тесную, без окон келью. А маленькую церковку уже на снегу рубили. Внутри нее тоже полумрак безоконный стоял, но простой сосновый крест напротив двери золотисто светился даже в сумраке. Можно ли было догадаться, глядя на эту невысокую, скромную церковь, что станет она началом знаменитого на всю Русь монастыря?..
Колючая, злая метель носится по Маковцу и завывает так жутко, будто свора чертей в преисподней. Скрипят и раскачиваются заиндевелые сосны, попробуй пойми черной ночью в такой глухомани, сосна там скрипит за стеной, или зверь какой зубами скрежещет.
Боязно вечером выйти из кельи: только стемнеет, видно, как за ближними деревьями темные тени начинают бесшумно метаться, а к полуночи осмелеют и — "У-у-у-у!" — завоют всей стаей, кровь стынет. Желтыми углями горят во тьме голодные глаза. "У-у-у-у-у!" С каждым днем все ближе волчьи следы к избушке, за дровами лишний раз не выбежишь. Дрогли, бывало, братья в быстро стынущей келье и, зябко поеживаясь от близкого звериного воя, еженощно молились: "На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек. По правде Твоей избавь меня, преклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня, ибо Ты — каменная гора моя и ограда моя!"
Увы, и праведникам страх ведом. Людьми они были и боялись, как и все люди, и не стыдились этого и защиты у Господа просили, ведь не было ни сел рядом с пустынью, ни сторожевых башен, ни людей, живущих в них. Никто узких тропинок к их месту не протоптал, по которым бы мимоходящие что-либо им приносили. Скорбное, тесное, жесткое житье, и во всем, куда ни глянь — нужда. Нужда в еде, в питье, одежде, только диких зверей в избытке.
Кое-как перемог Стефан зиму и вот теперь, измученный страхами, исхудавший, сидел на теплом от весеннего солнышка бревне и наблюдал, с каким радостным удовольствием Варфоломей расчищает полянку вокруг щелястой, неказистой избушки от нападавших за зиму веток, с какой любовью оглядывает и прибирает церковку, что вся под березой уместилась, и с тоской чувствовал — все чужое... И еще вспомнил, как на Рождество, когда во время всенощной нечаянно вдруг увидел, как жарко, со слезами молится Варфоломей, понял: не первый он в вере рядом с братом. Чужой и не первый...

ЛЕТО 6848 (ГОД 1340)

"Не пожил великий князъ московский Иван Данилович в новом Кремнике за новыми дубовыми стенами, что прошлым летом, взамен старых, татарвой пожженных, поставил.
Почил он ныне марта 31 дня при великом плаче князей, бояр и простых, смердов, колокола же били во всех церквах.
Коварство его по-христиански простив, плакала над ним в великой печали Москва, называя "собирателем земли русской", ведь не только кровью и силой, но и миром, хитростью и дарами собрал он вокруг себя гордых и сильных князей.
Прозвище ему было Калита, потому что всегда с кожаной сумой ходил, и видели многие, как из этой сумы деньги он нищим давал щедро. Однако не для нищих копил он. Хитрый поболее степного хана и мудрый, как старец монастырский, великий князъ до копейки обирал свои вотчины, спал в седле, но хану всегда в срок дань возил. Нечестивый же хан, возгордясь такой покорностью, не гневался на Русь и 12 лет не карал и не жег ее.
И была в княжение Калиты долгая тишина"

Немногие отшельники выдерживали первый год испытаний. Вот и Стефан в конце лета собрался в город, в Богоявленский монастырь. Когда с холма сбегал, старался не оборачиваться, чтоб не видеть одиноко стоящего под черной елью младшего брата...
Отшумело в заботах зеленое лето. Надо было за нехитрым огородом ухаживать, к зиме дров побольше прежнего запасти, ягод и трав целебных насушить, щели продувные в келье мхом подоткнуть.
В главном же деле, в ежедневных молитвах, подвигнул Господь Варфоломея на новый подвиг — монашеский постриг. Если сейчас еще можно было, не терзаясь и не коря себя за слабость, проститься с пустынью и уйти в мир, то став монахом, инок вступал в войско Христово до конца жизни.
И вот сейчас, в холодное октябрьское утро, стоит он босой в своей церкви, в одной длинной, холщовой рубахе, и, склонив голову, волнуясь, слышит, как старец Митрофан возглашает его новое имя.
Нет больше боярского сына Варфоломея, вместо него родился молодой монах Сергий...
Хлещет немилосердно осенний лес и землю ночной дождь, по крыше стучит так, будто длинные холодные гвозди заколачивает. В церкви полумрак, две свечи на аналое не могут выгнать густую тьму из углов. Тяжелый был день сегодня, устало стоит Сергий, читает негромко в пустой церкви...
Внезапно левая стена, будто перо, легко взлетела вверх, и в церковь с разбойным свистом ворвался наглый, мокрый от дождя ветер и, грубо задув свечи, сбросил их на пол. И тогда в полной темноте, из холодного, ночного проема возник сам сатана. Узкие, рысьи глаза неистово горели в темноте зеленым огнем и смотрели на застывшего от ужаса Сергия так властно и сильно, что отнялись у него руки, чтобы перекреститься, и пропал голос, чтоб прочесть молитву.
Не один сатана сюда явился, целый сонм мерзких нечистых в высоких шапках с визгом в церковь набились сверх меры. С хохотом, руганью, дикими воплями и скрежетом зубовным от лютой злобы бросились они крушить и разорять церковь.
Сатана же, смрадно дыша, медленно надвигался и тяжелым, зловещим голосом, от которого шевелились волосы и деревенело тело, рычал: "Беги, исчезни отсюда, изыди с этого места, наше оно, не твое! Не мы на тебя наступили, ты сам нашел нас! А не сбежишь отсюда, растерзаем тебя и не жив будешь!"
И тут будто ангел развернул перед Сергием Святую книгу, и засверкали в ней слова: "Привычка есть у дьявола в его гордости, когда начнет он перед кем-нибудь похваляться или угрожать, что и землю он поколеблет и море иссушит, а сам не имеет власти даже над свиньями".
Воспрянул духом молодой инок и воззвал страстно: «Боже! Кто уподобится Тебе? Не молчи, не будь безучастным, Боже! Ибо вот враги Твои разбушевались!»
Притихло сатанинское отродье, повизгивают, скулят, озираются тоскливо, а Сергий продолжает, яростно крестя их направо и налево: "Да воскреснет Бог, и исчезнут враги Его, и да бегут от лица Его все ненавидящие Его! Как рассеивается дым, так и они пусть исчезнут! Как тает воск от лица огня, так погибнут грешники от лица Божьего!"
И не вынесли падшие бесы пламени молитвы и с воем, в страхе давя друг друга, бросились вон из храма, а стена церкви тотчас вниз обрушилась и многих из них, как крыс, придавила.

На следующую, особенно жестокую голодом и холодом зиму снегу навалило так много, что младший брат Петр, изредка приносивший Сергию хлеб, не мог до него добраться.
И вот однажды на рассвете слышит Сергий, опять в дверь когтями заскребли, опять, стало быть, рогатые явились. Толкнул он дверь бесстрашно и воскликнул: "Изыди, сатана!"
А перед ним на задних лапах здоровенный медведь! Косматый, страшный, когти с человеческий палец, черные и острые.
— Вот ты в каком виде теперь! Изыди, изыди, говорю тебе! — крестит медведя Сергий, однако не бежит и не исчезает он, как должен, а стоит без страха и злобы.
Вгляделся в него Сергий внимательно и понял, что миша этот настоящий, лесной, и запах у него медвежий, и пришел он сюда не пугать, а просить, потому что исхудал от голода так, что кожа складками висит.
Пятясь, вернулся Сергий в келью, разломил на двое кусок хлеба и вынес медведю. Потянул он носом, но подходить боится, а когда человек положил хлеб на пенек, осторожно взял его в зубы и вперевалочку унес в лес.
Всю зиму ходил косолапый, всю зиму делился с ним хлебом Сергий. Когда же, бывало, что и самому есть нечего, недовольный миша подолгу не уходил от двери, сидел на снегу, недовольно ворчал и озирался. А если замечал Сергия, подбегал к нему урча, становился на задние лапы и укоризненно качал головой, как бы говоря: "Что ж ты, дядя, к тебе гость дорогой, а ты хлебца не припас?"
Что сделало свирепого зверя смирным и кротким? Участие и любовь Сергия. Все звери жестоки не сами по себе, а от жестоких наших нравов. Ведь покорялись они самому первому человеку на земле, Адаму, нутром чуя, что в нем живет Бог и не причинит Он им вреда.
Видно, и в Сергии медведь это учуял.

Во все стороны разлетелись быстрыми ветрами слухи о молодом отшельнике, о его строгой жизни в тяжелых трудах, его простоте и незлобивости, власти над злыми духами, великом смирении и кротости.
С этого года потянулись к нему люди по одному, по двое. Однако не многие после жестокой зимы оставались, а уходили весной смущенные и удрученные своей слабостью и еще более дивились силе Сергия.
Сергий же, служил всем и приводил этим братию в великое смущение. Не раз видели они у порогов своих келий нарубленные им дрова или ведро воды, что приносил он из неблизкого ручья. Молол он для них и тяжелыми каменными жерновами зерно и сам пек хлеб, шил одежду и обувь, а если кто умирал — сам омывал его.
Трудно было мимо идущему страннику узнать в Сергии старшего в этой обители, потому что не было здесь главных и младших, не было гордых, желающих весь мир переделать по своим безумным мечтам, а были только братья...

Всем хорошо было на Маковце, только вода от него далеко жила. Ворчали монахи, но что с этим поделать можно, не переносить же обитель ближе к речке. Однажды пришли они к Сергию и стали укорять его:
— Зачем ты, не подумав, сел на этом месте, где воды нет?
Сергий же смиренно отвечал им:
— Я один хотел на этом месте безмолвствовать. Бог же захотел здесь обитель основать. Молитесь, дети мои, и не унывайте.
Потом вышел из ворот с одним иноком, спустился с ним в лесной овраг под монастырем, и, встав там на колени перед дождевой лужей, начал молиться:
— Боже, сотворивший небо и землю и все видимое и невидимое, создавший человека из небытия! Молим Тебя, грешные и недостойные рабы Твои, яви Свою силу, даруй нам воду на месте сем и пусть увидят все, что Ты слушаешь молящих Тебя ныне и присно и во веки веков. Аминь.
И как только перекрестил Сергий воду, внезапно со дна мутной лужи забил сильный чистый родник и побежал быстрым ручьем по дну заросшего травой и белоцветом оврага. Воды было так много, что через несколько дней здесь уже журчал не ручей, а прозрачная речка, которую монахи стали звать Сергиевой речкой.
Сергий же, не любя славы, негодуя, запретил им это. "Чтобы я никогда не слышал, как вы моим именем источник этот называете. Ведь не я дал вам воду эту, но Господь даровал нам, недостойным."
Уже десять лет прожили пустынники каждый сам по себе. Но вот пришли они к Сергию сначала с просьбой, потом с мольбой, а после и с угрозой — чтоб стал он игуменом обители.
— Кто я такой, чтобы посметь дерзнуть на это служение?! — отвечал Сергий. — Не принуждайте меня, братья, а оставьте меня Богу.
Но настояли братья, умолили Сергия идти за благословением в неблизкий Переяславль к владыке Афанасию. Видел Бог, не стремился он к этому, не вырывал сана у кого-нибудь и платы за это не давал, как делают иные честолюбцы.
Со страхом и радостью встретила своего игумена братия, ведь тяжкое испытание властью не каждый снесет. Сколько уж добрых, мягких людей, получив власть, за одну ночь менялись, просыпаясь утром алчными и жестокими. Но сейчас, став игуменом, продолжал он, как и прежде, носить для братии воду, молоть зерно и печь хлеб, шить одежду и колоть дрова.
Хотелось ему, чтобы из его монастыря, как из родника, растеклись сильными чистыми ручьями иноки в самые глухие и темные углы России — его дети, но так мало настоящих учеников у него! Разве хватит их на тысячи тысяч темных русских углов?
Однажды, безлунной ночью, когда и волки в лесу ничего не видят, молился Сергий в своей келье об умножении праведных иноков в своем монастыре. Вдруг снаружи кто-то позвал его незнакомым голосом:
— Сергий!
Удивился игумен, кто это может быть в такую темень? Вышел на крыльцо и видит, как в глубине черного неба вспыхнул яркий свет. Разгоняя в стороны густую тьму, этот свет понесся к нему! От этого чудесного света в монастыре сделалось так нестерпимо светло, что Сергий зажмурился, а неведомый, таинственный голос сказал:
— Сергий! Ты молишься о детях твоих духовных. Посмотри вокруг! Видишь, сколько иноков посылает тебе Господь?
Осторожно приоткрыл глаза Сергий и видит, как в льющемся с небес необъяснимом свете, слетает к нему великое множество невиданных на земле, сказочно красивых птиц!
Перья их переливались и драгоценно горели в ярком свете, а пели они так волшебно хорошо, как только ангелы в раю могут. Потрясенный, растерянный Сергий стоял посреди этого звенящего и сверкающего по всему монастырю чуда. Только когда одна из птиц легко коснулась его лица, очнулся он и бросился к соседней келье будить Симона.
Но как ни спешил Симон, не увидел он птиц, а застал только тающий в небе чудный свет.

Ночь. Маленькая лампада горит в келье отца Сергия, и трепещет крохотный живой огонек перед иконой Богоматери.
Внезапно дверь без стука распахнулась, и вместе с вьюгой в келью ввалился занесенный снегом, высокий худой человек. Усы и борода его звенели сосульками, глаза на черном лице горели, как у безумного. К груди он судорожно прижимал, спеленутого ребенка.
— Помоги, отче! — повалясь на колени, мертвыми от мороза губами еле вымолвил он и стал негнущимися пальцами развязывать заиндевелое одеяльце.
Встревоженный игумен подхватил у него холодный сверток и сам стал распеленывать дитя. А человек тот бормотал непослушными губами:
— Все умерли, все. Один этот сын остался. Помоги, отче! В тебя одного верю. Если только живым донес к тебе — исцелится он.
Развернул Сергий ветхое одеяльце и увидел, что уже не дышит ребенок, и губы синеть начали и щеки остывают. А несчастный отец, увидев мертвое дитя, оттолкнул Сергия и зарыдал хрипло, будто залаял:
— К тебе шел я, Божий человек! Думал, утешишь ты меня, а ты вон что сделал! Лучше б дома он умер, чем здесь. Не верю теперь тебе, не верю!
И другими напрасными упреками попрекал бедного игумена, а потом, не глядя на него, сказал:
— Пойду у монахов твоих досок на гроб возьму. Хоть в этой-то малой малости не откажете мне?
Сергий же, простя ему обидные слова, опустился возле мальчика на колени и стал горячо молиться за него. И еще не сказал он последнего слова молитвы "Аминь", как вдруг мальчик тихо вздохнул, открыл глаза и душа вновь к нему возвратилась.
Распахнулась дверь и угрюмый отец внес в келью маленький гроб.
— Напрасно ты, человек, трудишься, — ласково сказал старец, — отрок твой не умер, а жив.
Выпал из ослабевших рук ненужный гроб, когда увидел отец живого сына.
— Отче! Славлю тебя! — хрипло вскричал он и бросился целовать Сергию ноги.
— Ошибся ты, человек, — отступал от него Сергий, — и не знаешь, что говоришь. Отрок твой, когда нес ты его сюда, по пути от холода ослабел, и показалось тебе, что он умер, здесь же отогрелся, а думаешь ты, что он ожил.
— Нет, нет, святым отче! — твердил счастливый отец, — знаю я верно, не от теплой кельи, а от твоих молитв ожил он!
Тогда Сергий, глядя ему в глаза, тихо и твердо сказал:
— Если разгласишь это, сам себе навредишь и сына окончательно лишишься.
И отец пообещал молчать. И рассказал об этом чуде только после ухода Сергия из этой жизни.

ЛЕТО 6886 (ГОД 1378)

"Поганый хан Мамай собрал многочисленные войска и послал Бегича ратью на Великого князя Дмитрия .
Великий князь пошел навстречу с войском большим и грозным и, переправившись через Оку, встретился с татарами у реки Вожи. И остановились две силы друг против друга по сторонам реки.
После нескольких, дней стояния, татары переправились на нашу сторону и, крича дико и коней своих хлестал, ударили на наших. Русские ратники не оробели а, напротив, ударили им прямо в лоб, и был Великий князь впереди всех.
Татары в ужасе и страхе побросали копья и побегли за Вожу. Ведь никогда еще русские отпору им не давали! Русичи преследовали их, и кололи, и секли, и топили тысячами. А когда приспел вечер, и зашло солнце, и померк свет, и наступила ночь и сделалось темно, то нельзя стало гнаться за ними.
Великий князъ Дмитрий возвратился в Москву с победой, и победа эта была первая над погаными. И сказал тогда Дмитрий: "Отступило время от них. Господь же с нами!"

Радостный, окрыленный первой победой русских над дикими степняками, 28-летний Дмитрий был уверен, что отныне России будет покровительствовать Пречистая Богоматерь. Ведь это Она помогла разбить татар на Боже за четыре дня до своего праздника Успения. Посему благодарный князь попросил преподобного Сергия основать в память о павших новый лесной монастырь и пожелал посвятить его Успению Богоматери.
Верили в Ее помощь, и более всех верил отец Сергий.
Весь день был с утра наполнен какой-то странной тревогой, неясным ожиданием, предчувствием, что вот-вот должно что-то произойти.
Но день прошел в обычных заботах, и вот уже ночь. Мирно дремлет в углу на лежанке Сергиев келейник Михей, но предчувствия не отпускают игумена даже во время страстной беседы с Богоматерью. Молит Ее Сергий: "Пречистая Матерь Христа моего, Покровительница и Заступница, верная Помощница рода человеческого! Будь нам, недостойным, Защитницей. Постоянно моли Сына Своего и Бога нашего, чтобы не оставил Он святого места этого, и будь нам всем спасительным успокоением и пристанищем!"
И только, по своему обыкновению, сел, усталый, на лавку и закрыл глаза, как вдруг вздрогнул и взволнованно разбудил Михея:
— Чадо! Очнись и бодрствуй! Видение чудесное и ужасное будет нам в сей час!
И пока говорил, вдруг раздался сильный неземной голос:
— Се Пречистая грядет!
С грохотом упала опрокинутая лавка, а похолодевший от святого ужаса Сергий двумя руками толкнул дверь и выбежал в сени. В глаза ему ударил ослепительный белый свет, сияющий ярче солнца, и в середине этого света в несказанно блистающих одеждах была сама Богоматерь! Рядом молчаливо стояли апостолы Петр и Иоанн.
Не в силах вынести нестерпимый свет, потрясенный Сергий как подкошенный пал ниц. А Богородица тихо и ласково прикоснулась руками к его плечам и сказала с любовью:
— Не ужасайся, избранник Мой! Я пришла посетить тебя! Услышана молитва твоя, и не скорби больше. Не только при жизни твоей, но и после твоего к Господу ухода не покину Я этого святого места.
И только сказала, как стала невидима в чудесном свете. А свет не сразу исчез, а убывал медленно, как на вечерней заре.
Пошатываясь от волнения, встал Сергий с колен и увидел, что Михей лежит на полу не шевелясь, словно мертвый. Но вскоре он очнулся и, дрожа от страха, вскричал в смятении:
— Скажи мне, отче, Господа ради! Что это было? Ведь дух мой едва не разлучился с телом из-за блистающего видения!
Но Сергий от волнения долго не мог прийти в себя, растерянно ходил из кельи в сени и обратно и дрожащими губами повторял:
— Потерпи, чадо, потерпи, потому что и во мне дух трепещет от чудесного видения.
А когда немного успокоился, попросил Михея позвать Исаакия-молчальника и Симона и рассказал им о чудесном видении. Стояли счастливые седобородые монахи и с широко раскрытыми глазами слушали о необыкновенном чуде. Ведь никогда раньше никому еще не являлась Богоматерь наяву, а только в тонком сне или голосом свыше.
Сергий первый из людей удостоился видеть Ее не духовными, а телесными очами.
Быстрыми весенними птицами разлеталась по Руси весть о явлении Пречистой Девы Марии преподобному Сергию. Вовремя в это предгрозовое затишье поддержала Небесная Заступница людей, и ни у кого теперь не было сомнений, что поможет Она в будущей битве с нехристями Великому князю Дмитрию, как помогла его прадеду — Александру Невскому.

ЛЕТО 6888 (ГОД 1380)

В пыльный жаркий день 23 июля на княжеский двор, чуть не задавив нерасторопного боярина, влетел взмыленный конь. Грязный, разопревший от горячей скачки гонец спрыгнул с него и, торопливо отирая шапкой красное, потное лицо, побежал в палаты к Великому князю.
Привез гонец важную весть, в которой тайные разведчики сообщали, что Мамай, бушуя, кичась и гневаясь, собрал огромное войско из ордынцев и половцев и, кроме того, из ратей бесермен — армян, фрягов, черкесов, ясов и буртасов. И что этот Мамай в ярости кричал перед своим несметным войском: "Казним рабов строптивых! Да будут пеплом их грады, села и церкви! Да будет их золото нашей добычей!"
Немедленно ко всем русским князьям, не щадя коней, помчались гонцы с призывом тотчас собрать, вооружить и выслать на помощь князю Дмитрию сколько можно ратников. Собраться же они должны в Коломне.
Великий грохот, скрежет и звон стоит над Москвой. Идут закованные в сверкающие на солнце доспехи суровые воины. Впились в небо их острые длинные копья. Затаились до времени в темноте ножен синие обоюдоострые мечи. Нетерпеливо высовывают из-за плеч свои узкие жала дальнолетные стрелы. Не переставая, тяжело и мощно гудит набатный колокол, собирая и ободряя людей на страшную битву.
К 15 августа, в праздник Успения Божьей Матери, сбор огромного, со всей Руси войска был закончен.
Но хмурится молодой князь Дмитрий, ходит быстро и нетерпеливо, с лязгом выхватывает из ножен блестящий меч и с грохотом обратно его вкидывает.
Думает о том, что хоть и великое войско собрано, но поганый Мамай вдвое больше может на Русь привести. Эх, кабы простой люд с топорами, ножами да вилами ему подсобил, не тосковал бы он сейчас, не томился в ожидании схватки.
Как уговорить упрямых этих пахарей, плотников, кожемяк и кузнецов встать за него? Кто он им? Не разглядишь ведь его за высокими каменными стенами и широкими боярскими спинами. Как заставить их поверить, что битва эта не для бахвальства и княжеской славы одному ему нужна, а для освобождения от ига всех русичей? Кто поможет признать эту битву народной и священной?
Только одному человеку верит сейчас Россия. К нему, старцу Сергию, прискакал Великий князь за благословением в субботний вечер 15 августа вместе с небольшим отборным отрядом.
До поздней ночи в маленькой келье ходил, садился, вскакивал и горячо говорил с Сергием о предстоящей битве пылкий князь. Смиренно и внимательно слушал его старый игумен и давно уже понял то, о чем не договаривал гордый Дмитрий. Не простого благословения желал он, а необычного, какого не знал еще христианский мир.
Далеко за полночь Сергий, проводив Дмитрия на короткий ночлег, приказал разбудить и собрать для совета в церковь самых праведных старцев. А на утро, так и не отдохнув ни часа, служил долгую и торжественную литургию. И только после неторопливой трапезы, выйдя на двор, отец Сергий окропил всех, склонившихся в почтении к нему воинов святой водой и осенил деревянным крестом. А потом, волнуясь, громко и торжественно, чтобы слышали многие собравшиеся в монастыре, воскликнул:
— Пойди, господине, на поганые половцы, призывая Бога! И Бог будет ти Помощник и Заступник!
И в ту минуту, когда все, перекрестившись, низко поклонились до самой земли, старый игумен пригнулся к князю и тихо, только ему одному шепнул:
— Сумеешь, господине, победить супостатов своих, как и подобает тебе.
Быстро и огненно глянул Дмитрий в глубокие, пророческие глаза Сергия и почувствовал — так и будет.
Расступились монахи на две стороны, и вышли к Дмитрию два высоких, мужественных инока. Сразу узнал из князь, ведь совсем недавно бились они с врагами под его знаменами, да так крепко бились, что у воинов, рядом стоящих, силы утраивались. Но, видно, столько жизней, хоть и вражеских, они загубили, что, ужаснувшись, ушли к Сергию в монастырь, души свои спасать.
Первый, постарше — боярин Андрей Ослябя, второй — Александр Пересвет. Как похож был молодой красивый витязь на свое имя! Отвагой и решимостью светились его строгие глаза, а весь он излучал такую уверенную силу и доброту, с какой только и можно идти на бой со злом.
На головах Осляби и Пересвета черные шлемы спасения — островерхие кукули с вышитыми белыми крестами.
Так вот какое невиданное доселе благословение дарит Великому князю преподобный игумен! Вот для чего будил праведных старцев, — чтобы вместе с ними, ночью постричь в великую схиму этих иноков-воинов. А схима для монаха — нетленный доспех вместо железного щита и шлема. В нем можно бесстрашно идти на бой с самим дьяволом.
— Вот тебе мои оруженосцы, — просто сказал старый игумен.
Но понимал, конечно, понимал Великий князь, какой подвиг совершает сейчас Сергий, всю жизнь проживший по заветам Христа. Ведь он не только отдавал своих духовных детей на верную смерть, но и переступал строгие церковные заповеди, по которым монаху запрещалось держать оружие. И Сергия, благословившего иноков лить чужую кровь, могло ждать отлучение от церкви, и эта духовная смерть была бы для него страшнее смерти телесной.
Но знал Сергий и то, что русские рати, увидев впереди себя Христовых воинов, воспрянут духом. Ведь если с ними Бог, то кто против них? И храбрость их станет подобной льву бесстрашному.
...Густо, по-медвежьи мощно, взревели в тумане трубы. Вздрогнула, поднялась, звеня оружием, и тяжело пошла за Дон русская рать. А когда спустя час, или два, наконец, перешли все до единого и встали у притока в Дон реки Непрядвы, поняли, переглянувшись меж собой, — назад путь отрезан.
В два часа дня повелел Господь отступить тьме и прийти свету. И растворились смертные врата, и в великом страхе и ненависти увидели, наконец, враги друг друга.
На десяти верстах разлеглось чудовище в сверкающей щетине копий — тело степного дракона. Ворочается, злобно хрипит тяжелыми саженными трубами и подбадривает себя, хлопающими на ветру древними знаменами Чингисхана, на которых извивается в складках полотна черный дракон.
С высокого холма князь Дмитрий, в алом плаще, накинутом на кованную кольчугу с золоченым византийским нагрудником из под руки пристально, напряженно всматривается в черный от ордынцев край Куликова поля. Заныло тоскливо сердце от числа их, но, когда глянул на свои полки, возликовал.
Уверенно и спокойно стояли в первых рядах могучие богатыри, с которыми он не раз уже вместе бился. За ними, насупившись, подкидывали в здоровенных ручищах острые топоры бородатые мужи. Да и небывальцы — неопытные ополченцы, тоже не понурыми зайцами стояли.
Над каждым полком христианские хоругви, как светильники, светятся и трепещут на ветру. А на холме, возле Дмитрия, развевается над всем русским войском огромный черный стяг. А на нем, будто тьму раздвигая, сверкает ярыми очами шитый золотом образ Спаса.
— Братья мои! — громко и мощно крикнул Великий князь. — Примем, братья, время брани нашей! Преподобный Сергий благословляет нас в сей день на святую битву и велит, без всякого сомнения, с дерзновением идти против поганых, нисколько не ужасаясь. И обязательно поможет нам Бог!
Восторженный рев и громкий стук мечами по щитам раскатился по Куликову полю, и ударились в передний ряд ордынского войска. Тотчас взвыли гнусавые половецкие трубы. Мамай, красный от гордыни, тоже что-то сипло крикнул на своем басурманском языке. Две смертоносные лавины с гулом начали сближаться, а когда остановились друг против друга, чуть не касаясь копьями о копья, прогнулось Куликово поле от страшной тяжести и реки выплеснулись из берегов.
Внезапно, с диким воем отшвырнув в стороны надменных фрягов, из татарских рядов в узкий проход, на подрагивающем от тяжести вороном жеребце, вылетел зверовидный, меднорожий великан Челибей Тамир Мурза.
— Эй вы, смерды!!! Выходи против меня!! Ну, кто смелая?! Что же ваша Исуса храбрости вам не дала?! Наша Аллах пяткой вашего Исуса раздавила! О, Алла Бесмелла! Нет бога сильней тебя!
И так кричал он дерзко и весело и богохульствовал безнаказанно, и никто не выходил против: слишком силен был степной буйвол. И тогда с левого края крупной рысью примчался на белом коне и встал перед ним черный витязь — монах Александр Пересвет. Не было на нем ни кольчуги, ни железных доспехов, ни шлема на голове. Только черная монашеская схима с нашитыми на груди и спине белыми крестами — знаками воина Христова войска.
— Этот печенег ищет подобного себе, — молвил Пересвет. — Я хочу с ним переведаться! Отцы и братья, простите меня, грешного! Брат мой, Андрей Ослябя, моли Бога за меня! Чаду моему Якову — мир и благословение.
— Бог тебе щит, — ответил Дмитрий. Поклонился богатырь всему войску, поцеловал тяжелое копье и тихо прошептал:
— Отче святый, игумен Сергий, помоги мне молитвою...
— Благословляю и молюсь за тебя, возлюбленный сын мой, — громко ответил отец Сергий, изумив стоящих рядом братьев. Видел он отсюда, из далекой Троицкой церкви, все, что делается на Куликовом поле, и молился без сна и отдыха за победу русского воинства.
А тем временем на стонущем от тяжести Куликовом поле, крепко сжав копья, застыли в разных концах узкого прохода два всадника, два врага, две непримиримых силы со дня сотворения мира — добро и зло, свет и тьма, Пересвет и Челибей.
Ну, с Богом!
Хлестнули разом коней поединщики и, сорвавшись с места, с яростным криком ринулись навстречу друг Другу. Рев и завывание тысяч глоток мчались с разных концов. И в самой середине со страшной силой сшиблись и всадники, и оглушительный крик, и сотряслась земля от этого удара.
Черный конь тяжело волок по земле тушу застрявшего в стремени громадного печенега. Белые, мертвые глаза Челибея вылезли из орбит и дико глядели на русское копье, торчавшее из него.
А позади, между раскинутых в стороны рук, змеилась глубокая, длинная борозда от Пересветого копья, что далеко вылетело из спины великана и теперь, словно острой сохой, вспарывало землю.
Залитый алой кровью белый конь, распустив гриву, примчал к своему полку крепко обнявшего его за шею мертвого Пересвета. Из груди инока, слева от белого креста, торчал толстый обломок Челибеева копья.
"А-а-а-а-а!!!!" — страшный звериный вопль битвы расколол небо надвое, и вздрогнула земля до самого сердца. С адским грохотом ударились о щиты и затрещали сломанные копья. Жестоко зазвенели о шлемы мечи и кривые сабли. Заржали, вцепившись зубами во врагов, обезумевшие кони.
Задние ряды напирали, выносили вперед зажатых страшной теснотой воинов, и те, не в силах поднять меча и не поразив еще ни одного врага, валились, задавленные, вниз. Страшно трещали кости под ногами озверевших людей, и все больше и больше падало их друг на друга. А живые с окровавленным оружием взбирались на эти груды еще дышавших раненых и с остервенением рубили, кололи, увечили.
Уже три часа рекой хлещет горячая кровь, уже три часа громоздятся тела русские на тела татарские. Вязнут ноги коней в насквозь пропитанных кровью, шевелящихся человеческих холмах.
И вот уже отборный Сторожевой полк, впереди которого бился сам Дмитрий, почти весь зарублен и затоптан. А с Красного холма несутся к черному княжескому стягу свежие тысячи Мамаевых конников.
Привстав в стременах, увидел Дмитрий, как жестоко рубятся молодой, ловкий Тюлюбей и не выпускающий из рук черного стяга Андрей Бренок. Но вдруг покачнулся и, сверкнув золотым Спасом, медленно упал стяг, а за ним рухнул наземь зарубленный Бренок в алом княжеском плаще.
Дико и бешено завизжали татары и, не сломив главного полка, всей тяжестью навалились на полк левой руки. Отчаяние и ужас охватили неопытных ратников, которые еще не бывали в битвах. Растеряв мужество и оружие, побежали они, а агаряне догоняли их и легко убивали.
И к седьмому часу дня стали одолевать кочевники, и уже мало осталось на поле христиан. Но все это время в густой дубраве за речкой Смолкой таился запасный полк князя Владимира.
Выхватил меч воевода, и застоявшиеся всадники, раздирая бока о деревья, вылетели из дубравы, словно рычащие львы из сломанной клетки, и с лютой ненавистью обрушились на спины увлеченных погоней ордынцев.
Мамай увидел с Красного холма, как дрогнули и побежали фряги и генуэзцы, а сзади, давя своих, мчалась по еще живым телам его непобедимая конница.
Хрипел и раздирал в кровь ногтями свою бритую башку Мамай, когда вся эта обезумевшая от ужаса лавина с грохотом обрушилась с крутого берега в Мечу и захлебнулась в ней.
Остановилась река, до самого дна заваленная шевелящимися людьми, и по этой живой запруде бежали, вопя в смертельной тоске, оставшиеся в живых кочевники.
Всю битву, будто стоял рядом с Куликовым полем, видел своими духовными очами отец Сергий. То и дело, стеная от горя, называл инокам имена павших князей, бояр, воевод и простых воинов. И молились они за каждого, пока не возвестил падающий от усталости и великого волнения старый игумен, что покарал, наконец, Господь поганых ордынцев...
В девять часов вечера, когда уже были убиты все, кто должен был по воле Господа убитым быть, на Куликово поле огромной, неслышной птицей опустился с небес синий сумрак. Все красное, алое и багровое от крови, обезображенное горами трупов поле окрасилось в голубое, синее и черное и от этого сделалось еще ужасней. Холодный этот цвет не оставлял уже никакой надежды, что вдруг поднимется кто-то из этой груды мертвецов и, пошатываясь, пойдет к своим.
Медленно объехал Великий князь Дмитрий Иванович остывающее, костенеющее поле. Была от победы радость великая, но и сжималось сердце от жалости и ужаса. Ведь только сорок тысяч из огромной рати уцелело! Восемь русских воинов из каждых десяти навсегда здесь останутся. Надолго оскудела вся земля Русская храбрыми богатырями.
А ночью крупная, прозрачная, как хрусталь, роса пала на мертвые, холодные лица. Только не роса это была, а слезы бедной Богоматери, оплакивающей Своих детей...

ЛЕТО 6600 (ГОД 1392), 25 ДЕНЬ СЕНТЯБРЯ

 

Бледное осеннее солнце невысоко и неспешно, как стрела из нетугого лука, проплыло над Маковцем и ткнулось в дальнюю темную дубраву. Сиреневый сумерек несмело заглянул в маленькое оконце старой кельи и, увидев что нет в ней опасной для него горящей свечи, неслышно влился в избу и затопил ее синей тьмой до самого потолка.
Тихо, неподвижно лежит на жестком, иноческом ложе исхудавший, больной Сергий. Уже полгода, как, .почувствовав свою кончину, передал он игуменство любимому ученику Никону, а сам замолчал.
...Тихо приоткрылась дверь в келью, осторожно заглянул инок.
— Чадо, — чуть слышно позвал из темноты Сергий, — призови ко мне братию.
Спешно собралась встревоженная братия вокруг своего отца и учителя, а он смущенно улыбнулся, что обеспокоил их, и сказал:
— Возлюбленные, Бог зовет меня. Отхожу от вас. Передаю вас Всемогущему Господу и Его Пречистой Богоматери. Да будет Она для вас прибежищем и стеной от сетей вражеских, а если грех какой кто из вас совершит, все равно я буду отвечать за того перед Богом.
С поникшими головами внимают иноки последним, простым и бесхитростным словам умирающего Сергия. Тяжело расставаться им и грустно слышать последнюю просьбу кроткого старца, чтобы погребли его не в церкви, а на общем монастырском кладбище вместе с другими братьями.
Перед самой смертью, когда должна была душа его с телом разлучиться, подняли легкого будто колосок Сергия с убогого ложа, и причастился он тела и крови Христовой. А когда лег, простер ослабевшие руки к Богу и прошептал:
— В руки Твои предаю дух мой, Господи.
И разлилось по келье благоухание великое, а лицо Сергия стало светлым, как снег, но не как у мертвых, а как у ангела Божьего.
И полетели перед ним к небесам светлые ангелы, отворяя настежь райские двери в вечный покой и свет. И увидел он там все, о чем мечтал на далекой-далекой земле, среди грешных, но любимых им людей...
Спустя тридцать лет, во время строительства каменного храма Пресвятой Троицы, были открыты нетленные мощи отца Сергия, после которого церковь канонизировала преподобного как святого.
Первое же условие святости требует чудесных видений и совершения чудес. Что и сбывалось неоднократно в невероятной, дивной и сокровенной для нас жизни святого Сергия.
Понять эту высшую тайну земными мерками нельзя, но пока будут помнить люди о русских святых, об этих простодушных, седобородых отшельниках с ясными и чистыми, как у детей, душами, не сгинет Россия с шумом в беспросветной тьме, так что и имени её никто добром не вспомнит, и не разбегутся в разные стороны по всей земле дети ее, кляня и ненавидя друг друга.
А для этого, Господи, научи нас всех молиться, надеяться, верить, любить, терпеть и прощать.
Везде и во всем, ныне и присно и во веки веков.
Аминь.